Воспоминания Поликарпова Владимира Семеновича
Детство, украденное войной.
Я, Поликарпов Владимир Семенович, родился 5 августа 1930 года в городе
Сталинграде. По национальности русский, донской казак. Состоял в комсомоле. Яков
Михайлович Клунько был моим парторгом. До войны учился в школе. Впервые о войне
услышала мать и начала плакать. Потом и по радио объявили. Это было в 1941 году. На
фронт меня не призывали, я пошел добровольцем. Мне было всего 13 лет. Я жил в
Сталинграде и когда началась война, мы по своей детской наивности думали, вот хорошо,
мы посмотрим самолеты, танки. Даже обрадовались, но глупые были.
В 1942 году немец уже подошел к городу Ростов-на-Дону. Это от Сталинграда
километров 150. Эвакуации как таковой не было. В то время говорили, что Сталин сказал,
что эвакуации не будет и чтоб солдат знал, что люди живут, и их надо оборонять,
защищать. Но все-таки эвакуация произошла, но не самым лучшим образом.
У нас на Волге стояло два больших парохода двухпалубных. На один погрузили
детдомовских детей. Их было примерно 1500 человек, а на второй – женщин и детей.
Немец уже подходил к Сталинграду. И только вышли на Волгу на них налетели юнкерцы и
потопили эти два парохода. Там была Волжская военная флотилия на бронекатерах,
которая пыталась спасти их. Но все бесполезно. Погибли невинные.
По Волге нам теперь нельзя было перебраться, потому что была бомбежка. И не
было хороших средств, чтобы переправиться через Волгу. В основном были баржи
самоходные и баржи, которые идут с помощью буксирных катеров. И они все были заняты.
Они переправлялись с левого берега на правый с оружием, боеприпасами и солдатами,
которые шли с Урала и Сибири. И весь народ остался в Сталинграде.
Сам Сталинград расположен по краю Волги 50 км. Жителей в то время было 450
тысяч. Поперечники 30 км. И была тогда трудовая повинность. Все должны были
отработать двадцать дней на оборонных работах. Все, включая женщин и детей копали
окопы, противотанковые рвы. Мне было 13 лет, но я себя не считал ребенком. Я чувствовал
себя взрослым. Нас таких детей много было. Я в основном работал с саперами. Мы
работали под их руководством. Они делали несколько накатов, блиндажи и землянки. А мы
помогали носить воду с Волги, делали раствор-бетон.
Однажды немцы летели бомбить Сталинград, примерно пол сотни самолетов.
Немцев охраняли миссиршмидты. Это их истребители. Вначале нас не трогали. Сначала
бросали листовки со словами: «милые дамочки, не копайте ямочки, придут наши танки
заровняют ваши ямки», а с обратной стороны по-немецки было написано – переходите к
нам. Еще были и такие: «мы вашему Сталину сделаем намордник из стали». А на обратной
стороне портрет Сталина с окованным лицом.
Однажды много летело самолетов и вдруг их миссершмидты отошли от группы
бомбардировщиков и начали нас обстреливать. На оборонных работах, помимо жителей
Сталинграда, пригнали 90 тысяч женщин и подростков, чтобы копать окопы. Во время
бомбежки мы попадали в окопы, ямки, кто, где, что копал. Немцев в самолете было видно.
Они сидели и улыбались. Такие веселые и очень довольные. И горько было видеть, когда
после боя немцы улетали и кто-то не поднялся. Это в основном, женщины и дети были.
Вскоре после бомбежки к нам пришли военные и сказали, что надо уходить отсюда
будет обстрел. Это обстреливаемая зона. Мы сказали, что в погребе пересидим, но нам не
разрешили. И поселили нас на берегу Волги. Хорошее место было. Там были штольни
выкопаны. Они были где-то метров тридцать, сделаны добротно. Там солдаты и жители
находились. Я приходил в штольню. Там у меня была мать и младший брат. Я им обед
приносил. Ели через день. Ныряли в Волгу и вытаскивали размокшую пшеницу. Матери ее
сушили, потом варили. Было вкусно. Рядом был госпиталь. Его называли госблиндаж.
Раненных там долго не держали, потому что делали только перевязки. А раненного надо
было отправлять за Волгу лечить в госпитале. Помню в госпиталь привезли раненную
девушку – зенитчицу. Она сказала: «мама» и умерла.
Ночью приходили баржи с вооружением, солдаты выходили разгружать и мы им
помогали. Если разоружали баржи, то солдат кормили. Давали тушенку и булку хлеба. На
каждой барже находилось больше тысячи единиц снарядов, мин. И все это надо было
разгрузить быстро, пока темно. Из госпиталя раненных надо было погрузить на баржу и
переправить за Волгу. Перевезти через Волгу раненных было очень тяжело. Потому что
везде были немцы. Они вешали осветители на ракеты. Освещали хорошо. Свет такой
неприятный бледный был. Но видно было очень хорошо. И часто было, что наша баржа
идет, а немцы ее увидят и разобьют. И счастливы были те, кто перебрался, а некоторые
раненные тонули, погибали.
Самое страшное было в Сталинграде 23 августа. С 4 часов утра и до 4 часов дня
была массовая бомбежка. Самолеты летели по сотне штук. Одна волна пройдет, проходит
вторая. Весь Сталинград был разрушен. И не было такого дома, который остался целым.
Город весь горел. И самое страшное это бомбы фугасные. Она весом где-то 250 кг.
Пробивала все 5 этажей, а перекрытия деревянные были и взрывалась она в подвале, там,
где находились жители этого дома. Волна была такой силы, что падали стены. Падает одна
стена и видно было все квартиры. У нас были «Катюши», а у немцев миномет «Адольф
Гитлер».
Помню, забежал в один дом, смотрю немец лежит убитый, а в руках пистолет держит.
А мой товарищ говорит: «вот это мой пистолет будет». И только потянул пистолет, а тот
был на взводе и выстрелил, и прострелил ему ногу. Или стоит немецкий танк, гусеницы
разбиты и лежит боком, а рядом лежит бутылка с зажигательной смесью. И ее схватил Витя
Хорохоркин. Бутылка была уже надколота, развалилась у него в руках и загорелась. И
мальчик сгорел. А эта жидкость горит синим огнем и ее никак, ничем не погасишь.
Мы, как могли – помогали. Носили в госпиталь емкости с водой. В одной емкости
кипятили воду и раненным давали пить. Раненные всегда просили пить. Вторую емкость
использовали для того, чтобы мыть перевязочный материал. Мыли, сушили. Однажды я и
трое пацанов пришли с канистрами к Волге, чтобы набрать воды, нас увидели немцы и
стали обстреливать. На наше счастье, мы увидели баржу залезли в нее и переждали.
Баржа нас не спасла бы, если мина попала в нее, то мы погибли. Обстрел был где-то час.
Когда все закончилось, мы набрали воды и вернулись в госпиталь. Начальница, которая
нас посылала за водой, увидела накинулась целовать. Как она нас целовала и плакала.
Она думала, что мы погибли.
Вскоре после этого один дед предложил мне работать на тракторном заводе и я
пошел. Там был пункт питания. Однажды подвезли танки, у которых ходовая часть была
разбита, а все остальное целое. Вытаскивали из него все и ремонтировали.
Восстанавливали башмаки. Это гусеница у танка. После восстановления сразу заправляли
соляркой и боекомплектом. Меня, как самого маленького заставили лезть в танк. Я
принимал снаряды, и устанавливал там боекомплект. А в это время приехали танкисты.
Выяснялось, что не хватало кадров, кто бы сидел в танке. Я умел заряжать снаряды и меня
назначили заряжающим, и отправили на фронт, на передовую. В танке ехал без шлема
ехал и ударился головой. До сих пор шрам остался. Выехали мы на позицию и начали
стрелять. А как-то раз подбросило наш танк. Оказалось, что мы наскочили на мину. Мы
ждали второго удара, но его не последовало. Он мог пробить броню. Обычно немцы били
по гусеницам, танк разворачивало и следовал второй удар. Танк или загорался, или
взрывался. Немного стемнело и мы вышли из машины. Это оказалась наша мина.
Очень опасна была мина для пехоты. Ее осколки разлетались по горизонтали.
Сбивали даже траву. Если солдат падал, то все равно погибал. А снаряд, если взрывался
рядом, то солдат не умирал, у него была контузия или тряслась голова. Но это потом
проходило.
Самыми страшными моментами на войне были следующие. Когда я работал на
тракторном заводе, жил в частном доме. Рядом жила семья. И как-то раз бомба попала в
их дом. А там жила бабушка с двумя внуками Леной и Игорьком. Бабушка в это время
вышла, то ли на Волгу, то ли в огород. А дети погибли. Дочь ее погибла еще раньше, а сына
забрали в армию и она осталась одна. И когда она домой пришла и увидела, что дома нет,
хоронить некого у нее произошло помешательство. Она была так огорчена, но потом
успокоилась. И через некоторое время ходила по дворам и спрашивала: «у вас нет моего
Игорька и Лены», и так в каждый дом. Однажды ее спросили: «Ивановна, ты куда идешь?
– да, ходила к речке смотреть, может они купаться ушли».
Немцы были очень жестокими, особенно когда с автоматами. Помню случай,
который мне рассказала одна учительница. Возле Сталинградской области есть город
Котельниково – небольшой казачий город. На окраине этого города стояли эсесовские
танки. Была зима. И они встречали Новый Год. Они получили подарки. Столько на столе у
них все было. Они выпили, пели песни, обнимались. А у этой учительницы были девочка и
мальчик. Мальчику 8 лет, девочке еще меньше. И прижала их к себе и говорит: «дети, не
смотрите на стол». А мальчик шел мимо стола, что-то взял и побежал. Один немец увидел,
взял автомат, выстрелил в него и убил.
Другой страшный момент был, когда мы выехали за Волгу, в свою родную станицу,
где мы раньше жили. И только приехали туда, меня определили работать на гусеничный
трактор. Назывался Сталинск – 60. Работали по два человека. Жили на поле в вагончиках.
Однажды приходят двое военных и говорят, что нужно как можно больше посеять, потому
что Украина и Краснодарский край еще находятся в оккупации и вся надежда на вас.
Больше надо дать хлеба Родине. Помимо снарядов солдат нужно было кормить, им хлеб
нужен. Мы это приняли все близко к сердцу и пахали. Пахали без света, потому что
самолеты летали немецкие. У нас был старый трактор и радиатор подтекал. Нам поставили
бочку с водой, чтобы мы могли заправляться. Мы делали круг, останавливались,
заправлялись и ехали дальше. Я предложил не останавливаться, а на ходу заливать. Это
было до определенного момента. Как-то раз я оступился, упал и надо мной проехал
трактор. Мое счастье, что я оказался не под гусеницами, а где радиатор был. Впереди у
трактора есть крюк для транспортировки и я успел за него ухватиться. Метров 10-15 меня
протащило. Это произошло утром. И после этого мы с товарищем весь день не
разговаривали, я был какой-то опустошенный. У меня было такое настроение, что я все
время думал, что было бы, если меня задавило, что было с матерью, ведь она отправилась
меня искать. И не было охоты разговаривать, пока следующая смена не пришла.
Помню еще один случай. Был 1943 год. Я продолжал работать на тракторном заводе.
Как-то вечером нам не привезли заправку для трактора, нам было интересно узнать почему
ее нет. Двое моих товарищей ушло в станицу узнавать, а мы с другим товарищем
продолжили пахать. А ночи в Сталинграде темные, темные, даже можно сказать – черные,
а мы все равно пахали. Мы не заметили, как вернулись наши товарищи. Они пришли и
сразу уснули. Крепко спали наши товарищи, не слышали шума тракторов. И я совершил на
них наезд. Одного сразу задавил, а второй поперек лежал и я проехал по нижней части. Он
закричал. Мы остановились и поняли, что подавили своих товарищей. Не было ни суда, ни
следствия. Единственное, чего мы боялись это наказание их родителей. Когда были
похороны, их родители нас обняли. Как они горько плакали, со словами: «дети, вы не
виноваты, война виновата, будь она проклята, отняла мужей и детей». И мы вместе с ними
плакали. Родители стояли с открытыми глазами, смотрели в одну точку, судорожно
вздрагивали, и падали. Их сразу водой обливали. На похоронах была вся станица. Мы
отошли с товарищем в сторонку и посмотрели на наших матерей со стороны: как же они
постарели: сгорбленные, тощие, под глазами синяки, морщины, на лицах печаль. А было
всего 38 лет. У нас в казачьей станице был странный обычай – оплакивать умерших в голос.
Выходили на утренней заре и плакали так горько и с каким-то причитанием. И вся станица
уже знала, что кто-то умер.
Но самое страшное было на фронте. Бомбежка шла беспрерывно. Ночью меньше, а
днем интенсивнее. Чтоб больше поразить, немцы сбрасывали бочки, в которых были
просверлены отверстия. И бочка при падении создавала такой звук ужасный и каждый
думал, что она летит на него, и каждый вскакивал бежать. А воздух насыщен был этими
осколками с пулями Еще бросали рельсы. Это было рассчитано, чтобы больше поразить
человек. Но на убитых мы уже не обращали внимания. Мы до того привыкли к смерти, как
будто так и надо.
Помню друг у меня был. Звали Ваня Федоров. Он был детдомовцем. Примкнул к
артиллеристам. Он шустрым был и задиристым. А во время бомбежки бросил в немецкий
танк две гранаты и погиб. Вот такой был патриотизм. Когда закончились сражения в
Сталинграде, была такая тишина, что звенело в ушах. Не было целый год такого, чтобы я
не слышал взрывов или стрельбы. От стрельбы и бомбежки стоял такой гул. Дали медаль
за оборону Сталинграда.
3 февраля прошли машины с громкоговорителями и всех призывали, оставшихся в
живых хоронить убитых. Немцы своих убитых хоронили сами, мы своих сами. Мы хоронили
погибших в братских могилах. Это был февраль месяц, надо было быстрей похоронить,
пока холодно. Саперы бурили, взрывали землю и выкапывали большие братские могилы и
мы туда стаскивали погибших. За монументом Родина-мать находятся братские могилы.
Сейчас на том месте растет травка и написано: «не рвать и семена не брать». Объявляли,
что будут открыты пункты питания, для тех, кто поможет в захоронении, и мы шли. Нам
давали волокуши и плащ-палатки, на которые мы клали убитых и тащили вдвоем. У
каждого солдата был маленький карманчик, в котором был пенальчик, где были написаны
данные о солдате. Саперы доставали эти пеналы и сообщали родным о гибели.
Немцам хоронить в городе не разрешали. Они вытаскивали своих товарищей из
подвалов разрушенных домов. Мы их не трогали. Мы специально создали из немцев
похоронную команду, одели во все наше: фуфайки, валенки, стяженные брюки. Немцы
столько натаскали убитых. Солдаты лежали штабелями. Немцы своих хоронили
полосками. Капали могилу, укладывали и потом ставили кресты. На кладбище сделали
ворота и написали: «с мечом пришли, от меча и погибли». У нас было много пленных
немцев, примерно тысяч 5-10 и их практически никто не охранял. Их охраняли не
воинственно настроенные девушки. Помню, в 1944 году собрали всех немцев, на вокзал их
надо было везти, их отправляли куда-то. Наши девушки сопровождали их впереди и сзади
на конях. А немцы шли строем, и никто даже не пытался бежать. И подошли к речке
Бузулук. Там они купались, мылись. После этого они вышли из воды, построились, а один
немец хромал. Девушка слезла с лошади и посадила его на свое место. Немцы
радовались, что они в плен попали, они выжили. В марте было тепло, и появилась болезнь
– тиф. Человек десять дней ей болеет и умирает. Немцев 90 тысяч военнопленных умерло
от тифа. Наши женщины тоже погибали, которые работали в госпиталях.
Я жил в станице, когда закончилась война. Бедные женщины, как они радовались и
кричали. В управлении нам всем сказали прийти на торжественное собрание. На этом
собрании были одни женщины. Но и я присутствовал, смотрел. Было интересно. Не было
красного флага, нашли какую-то скатерть розовую и повесили. Одна казачка Устинья
залезла на какой-то ящик и кричала: «женщины, бабы – война закончилась, мужики наши
домой идут» и бросилась в толпу женщин. Все обнимались, плакали, целовались. И
закололи мы несколько баранов и сделали обед. Все село было, вся станица. Женщины
немного выпили. Там не было радости, там были одни слезы. Все плакали, особенно те, у
кого родные не пришли с войны, погибли. И плакали те, кто не получил похоронки. Радость
была сквозь слезы. Как радовалась моя мать. Обняла меня, начала тискать, плакала. Моя
мать сказала, что меня ангел-хранитель спас. Я верю, что у меня есть ангел. Потому что
столько было ситуаций, из-за которых я мог бы погибнуть. А он меня спас.
Настал 1949 год и меня взяли в армию. 18 лет мне было. А я был тощий, и
председатель сказала моей матери, что у меня нет обмундирования, и меня не возьмут, и
предложила меня на год оставить. У нас не было ни паспортов, ни свидетельств о
рождении. Все сгорело в Сталинграде. Взяли, и год добавили, написали, будто я родился
в 1931 году. И я остался. Продолжил работать на тракторе. Ездил в АТС с отчетом, сколько
вспахано, сколько горючего потрачено. Нам начисляли трудодни, деньги не платили. До
войны я закончил девять классов и направили меня учиться в медицинский институт уже
после войны. Нужны были хирурги для армии. Но я не смог, я отказался. И меня взяли в
армию. Я хотел в авиацию и попал. Я был бомбардировщиком, воздушным стрелком. Три
года отслужил и приехал в Сибирь. Тогда в Сибирь насильно пригоняли, а я добровольно
приехал. Мой отец был военнопленным, их пытали. Когда война закончилась, их
освободили американцы. И сказали, что отправят в Сибирь. Отец рассказывал, когда
закончилась война, пленными забили вагоны и везли до Прокопьевска. Так я приехал в
Прокопьевск и стал жить в поселке Низменка.
В подготовке воспоминаний оказал помощь студент 3 курса, исторического
факультета, Кафедра Отечественной истории и МПИ КУЗГПА, Грошева Алена Васильевна.
